Неточные совпадения
Лежа в карете, морщась от
сильных толчков, он погладил
правою рукою колено Клима.
«Дронов выпросит у этого кота денег на газету и уступит ему женщину, подлец, — окончательно решил он. Не хотелось сознаться, что это решение огорчает и возмущает его
сильнее, чем можно было ожидать. Он тотчас же позаботился отойти в сторону от обидной неудачи. — А эта еврейка —
права. Вопросами внешней политики надобно заняться. Да».
—
Право, осел! — повторил он и сам сел за фортепиано и начал брать
сильные аккорды, чтоб заглушить виолончель. Потом залился веселою трелью, перебрал мотивы из нескольких опер, чтоб не слыхать несносного мычанья, и насилу забылся за импровизацией.
Перед ним было прекрасное явление, с задатками такого
сильного, мучительного, безумного счастья, но оно было недоступно ему: он лишен был
права не только выражать желания, даже глядеть на нее иначе, как на сестру, или как глядят на чужую, незнакомую женщину.
Но чтобы наказать себя еще больше, доскажу его вполне. Разглядев, что Ефим надо мной насмехается, я позволил себе толкнуть его в плечо
правой рукой, или, лучше сказать,
правым кулаком. Тогда он взял меня за плечи, обернул лицом в поле и — доказал мне на деле, что он действительно
сильнее всех у нас в гимназии.
— Ничего, ваше благородие, я так довезу, — сказал городовой, твердо усаживаясь рядом с умирающим на сиденье и обхватывая его
сильной правой рукой под мышку.
Получив весть об утверждении моих
прав, мне было почти необходимо съездить поблагодарить новых сограждан и познакомиться с ними. К тому же у меня именно в это время была
сильная потребность побыть одному, всмотреться в себя, сверить прошлое, разглядеть что-нибудь в тумане будущего, и я был рад внешнему толчку.
При этом в книге его, столь оклеветанной
правыми кругами, есть
сильный аскетический элемент и большая чистота.
У меня была
сильная реакция против революционного аскетизма русской интеллигенции, который подавлял личность, отрицал ее
право на творческую полноту.
«У нас есть товарищи, у которых нет
прав, положение которых самое худшее в Европе и ожесточение которых тем
сильнее, что не имеет исхода…»
— Ах, какая она красавица! — говорила с завистью пани Стабровская, любовавшаяся всяким здоровым человеком. —
Право, таким здоровым и
сильным людям и умереть не страшно, потому что они живут и знают, что значит жить.
Россия к XIX в. сложилась в огромное мужицкое царство, скованное крепостным
правом, с самодержавным царем во главе, власть которого опиралась не только на военную силу, но также и на религиозные верования народа, с
сильной бюрократией, отделившей стеной царя от народа, с крепостническим дворянством, в средней массе своей очень непросвещенным и самодурным, с небольшим культурным слоем, который легко мог быть разорван и раздавлен.
Сильный ум, но ум, по преимуществу, распорядительный, как про него сказал Вл. Соловьев,
правый гегелианец, сухой рационалист, он имел мало влияния.
К. Леонтьев был
прав, когда говорил, что русская государственность с
сильной властью была создана благодаря татарскому и немецкому элементу.
Несколько речек, большей или меньшей величины, постепенно впадают одна в другую. Обильнейшая водою по
праву, а счастливейшая иногда без всякого
права, поглощая в себе имена других, удерживает свое собственное и продолжает течение уже многоводною и
сильною рекою. Густая, разнообразная и обширная урема почти обыкновенно разрастается на ее берегах.
Потому голодный во сто раз
сильнее чувствует всякую несправедливость, и, стало быть, не прихоть породила идею в
праве каждого на труд и хлеб.
— Комедия,
право, — весело вставил доктор, — трус труса пугает. Вот, Райнер, нет у нас знакомого полицейского, надеть бы мундир да в дверь. Только дух бы
сильный пошел.
— Этак у вас всегда
сильный прав: равенства, значит, нет.
Все было незнакомо мне: высокая, большая комната, голые стены из претолстых новых сосновых бревен,
сильный смолистый запах; яркое, кажется летнее, солнце только что всходит и сквозь окно с
правой стороны, поверх рединного полога, который был надо мною опущен, ярко отражается на противоположной стене…
— Никакого
права не имею даже вызвать его к себе! Вам гораздо бы лучше было обратиться к какому-нибудь другу вашего дома или, наконец, к предводителю дворянства, которые бы внушили ему более честные правила, а никак уж не ко мне, представителю только полицейско-хозяйственной власти в губернии! — говорил Абреев; он, видимо, наследовал от матери
сильную наклонность выражаться несколько свысока.
— Может быть, — продолжал Вихров, — но все-таки наш идеал царя мне кажется лучше, чем был он на Западе: там, во всех их старых легендах, их кениг — непременно храбрейший витязь, который всех
сильней, больше всех может выпить, съесть; у нас же, напротив, наш любимый князь — князь ласковый, к которому потому и сошлись все богатыри земли русской, — князь в совете мудрый, на суде
правый.
Ромашов давно уже чувствовал, как у него начало, сначала едва заметно, а потом все
сильнее и
сильнее, дрожать колено
правой ноги.
Княжна понимает все это и, по-видимому, покоряется своей судьбе; но это только по-видимому, потому что жизнь еще
сильным ключом бьет в ее сердце и громко предъявляет свои
права.
Что все это означает, как не фабрикацию испугов в умах и без того взбудораженных простецов? Зачем это понадобилось? с какого
права признано необходимым, чтобы Сербия, Болгария, Босния не смели устроиваться по-своему, а непременно при вмешательстве Австрии? С какой стати Германия берется помогать Австрии в этом деле? Почему допускается вопиющая несправедливость к выгоде
сильного и в ущерб слабому? Зачем нужно держать в страхе соседей?
Для мужика
сильного, успевшего «забраться» еще при крепостном
праве, община представляла выгоду лишь в том случае, если рядом с нею шло порабощение более слабых платежных единиц.
Только
сильный наплыв фактов, делающих невозможным упорное следование по пути, намеченному пословицами и азбучными истинами, может положить предел этому печальному недомыслию. Но факты такого рода накопляются медленно, и еще медленнее внедряется доверие к ним. В большинстве случаев бывает так, что факт уже вполне созрел и приобрел все
права на бесспорность, а общественное мнение все еще не решается признать его. Конечно, всякому случалось — и нередко — слышать такие речи...
Это белокурый, с пухлым и бледным лицом человек. Он лежит навзничь, закинув назад левую руку, в положении, выражающем жестокое страдание. Сухой открытый рот с трудом выпускает хрипящее дыхание; голубые оловянные глаза закачены кверху, и из-под сбившегося одеяла высунут остаток
правой руки, обвернутый бинтами. Тяжелый запах мертвого тела
сильнее поражает вас, и пожирающий внутренний жар, проникающий все члены страдальца, проникает как будто и вас.
Но еще труднее с непривычки была чересчур
сильная отдача ложа в плечо при выстреле. Она была так быстра и тяжела, что, ударяясь в тринадцатифунтовую берданку, чуть не валит начинающего стрелка с ног. Оттого-то у всех фараонов теперь
правое плечо и
правая ключица в синяках и по ночам ноют.
Варвара Петровна приподняла немного голову, с болезненным видом прижимая пальцы
правой руки к
правому виску и видимо ощущая в нем
сильную боль (tic douloureux [болезненный тик (фр.).]).
Он почти игнорировал Евпраксеюшку и даже не называл ее по имени, а ежели случалось иногда спросить об ней, то выражался так: «А что та…все еще больна?» Словом сказать, оказался настолько
сильным, что даже Улитушка, которая в школе крепостного
права довольно-таки понаторела в науке сердцеведения, поняла, что бороться с таким человеком, который на все готов и на все согласен, совершенно нельзя.
Одним словом,
право телесного наказания, данное одному над другим, есть одна из язв общества, есть одно из самых
сильных средств для уничтожения в нем всякого зародыша, всякой попытки гражданственности и полное основание к непременному и неотразимому его разложению.
Мордвин был много
сильнее Ситанова, но значительно тяжелей его, он не мог бить так быстро и получал два и три удара за один. Но битое тело мордвина, видимо, не очень страдало, он все ухал, посмеивался и вдруг, тяжким ударом вверх, под мышку, вышиб
правую руку Ситанова из плеча.
Животрепещущая дама, вооруженная большим кухонным ножом, засучив
правый рукав своей кофты, прямо направилась к двери конторы и еще раз приложила ухо к створу. И сомнения никакого не было, что злосчастная пара наслаждается сном безмятежным: так и слышно, как один, более
сильный, субъект гудет гусаком, а другой, нежнейший, выпускает придыханием протяжные «пхэ».
И она бросилась на гейшу, пронзительно визжала и сжимала сухие кулачки. За нею и другие, — больше из ее кавалеров. Гейша отчаянно отбивалась. Началась дикая травля. Веер сломали, вырвали, бросили на пол, топтали. Толпа с гейшею в середине бешено металась по зале, сбивая с ног наблюдателей. Ни Рутиловы, ни старшины не могли пробиться к гейше. Гейша, юркая,
сильная, визжала пронзительно, царапалась и кусалась. Маску она крепко придерживала то
правою, то левою рукою.
— Нет, я, видишь, Фома, все про журналы, — проговорил он с смущением, желая как-нибудь поправиться. — Ты, брат Фома, совершенно был
прав, когда, намедни, внушал, что надо подписываться. Я и сам думаю, что надо! Гм… что ж, в самом деле, просвещение распространяют! Не то, какой же будешь сын отечества, если уж на это не подписаться? не правда ль, Сергей? Гм!.. да!.. вот хоть «Современник»… Но знаешь, Сережа, самые
сильные науки, по-моему, это в том толстом журнале, как бишь его? еще в желтой обертке…
— Не любил! Да, правда, не любил. Да есть же во мне желание любить,
сильнее которого нельзя иметь желанья! Да опять, и есть ли такая любовь? Всё остается что-то недоконченное. Ну, да чтò говорить! Напутал, напутал я себе в жизни. Но теперь всё кончено, ты
прав. И я чувствую, что начинается новая жизнь.
Наш
правый фланг уже продвинулся к Столовой горе,
сильной позиции, укрепленной, как говорили, английскими инженерами: глубокие рвы, каждое место перед укреплениями отлично обстреливается, на высоких батареях орудия, а перед рвами страшные завалы из переплетенных проволоками огромных деревьев, наваленных ветвями вперед.
— «Не вихри, не ветры в полях подымаются, не буйные крутят пыль черную: выезжает то
сильный, могучий богатырь Добрыня Никитич на своем коне богатырском, с одним Торопом-слугой; на нем доспехи ратные как солнышко горят; на серебряной цепи висит меч-кладенец в полтораста пуд; во
правой руке копье булатное, на коне сбруя красна золота.
Хорошая, искренняя женская любовь ни разу еще не улыбнулась Андрею Ильичу. Он был слишком застенчив и неуверен в себе, чтобы брать от жизни то, что ему, может быть, принадлежало по
праву. Не удивительно, что теперь его душа радостно устремилась навстречу новому,
сильному чувству.
Еще при крепостном
праве мы жаловались, что станового никак залучить нельзя, а теперь, когда потребность приносить жалобы удесятерилась, беспомощность наша чувствуется еще
сильнее.
Быстро несется вниз по течению красивый и
сильный «Ермак», буксирный пароход купца Гордеева, и по оба бока его медленно движутся навстречу ему берега Волги, — левый, весь облитый солнцем, стелется вплоть до края небес, как пышный, зеленый ковер, а
правый взмахнул к небу кручи свои, поросшие лесом, и замер в суровом покое.
— А вот, батюшка, — заговорил мужик и еще
сильнее задергал вожжами, — как на взволочок взберемся, версты две останется, не боле… Ну, ты! думай… Я тебе подумаю, — прибавил он тоненьким голосом, принимаясь стегать
правую пристяжную.
Даже наша Муха начала находить, что мух развелось слишком много, особенно в кухне. По вечерам потолок покрывался точно живой, двигавшейся сеткой. А когда приносили провизию, мухи бросались на нее живой кучей, толкали друг друга и страшно ссорились. Лучшие куски доставались только самым бойким и
сильным, а остальным доставались объедки. Паша была
права.
Когда в человеке нет того, что выше и
сильнее всех внешних влияний, то,
право, достаточно для него хорошего насморка, чтобы потерять равновесие и начать видеть в каждой птице сову, в каждом звуке слышать собачий вой.
— О да! о да! мне кажется, что этого не будет; вы это верно угадали, — подхватила с полной достоинства улыбкой Ида. — А ведь смотрите: я даже не красавица, Истомин, и что из вас я сделала?.. Смешно подумать,
право, что я, я, Ида Норк, теперь для вас, должно быть, первая красавица на свете? что я
сильней всех этих умниц и красавиц, которые сделали вас таким, как вы теперь… обезоруженным, несчастным человеком, рабом своих страстей.
Одно из двух противоречащих стремлений справедливее и потому
сильнее другого; оно сначала побеждает все, ему сопротивляющееся, и тем самым становится уже несправедливо, подавляя справедливое
право противоположного стремления.
Повторяю: в массе культурных людей есть уже достаточно личностей вполне добропорядочных, на которых насильственное бездействие лежит тяжелым ярмом и которые тем
сильнее страдают, что не видят конца снедающей их тоске. Чувствовать одиночество, сознавать себя лишним на почве общественных интересов,
право, нелегко. От этого горького сознания может закружиться голова, но, сверх того, оно очень близко граничит и с полным равнодушием.
Кураев, наконец, уехал в Петербург, а Павел определился на службу. Случилось это следующим образом: Владимир Андреич, как мы видели еще в первой главе, советовал зятю, не рассчитывая на профессорство, определиться к должности, а потом начал убеждать его
сильнее и даже настаивать, говоря Павлу, что семейный человек не то, что холостой, — он должен трудиться каждую минуту и не имеет никакого
права терять целые годы для слишком неверных надежд, что семьянину даже неприлично сидеть, как школьнику, за учебником.
Оно дает Полиции священные
права Римской Ценсуры; оно предписывает ей не только устрашать злодейство, но и способствовать благонравию народа, питать в сердцах любовь к добру общему, чувство жалости к несчастному — сие первое движение существ нравственных, слабых в уединении и
сильных только взаимным между собою вспоможением; оно предписывает ей утверждать мир в семействах, основанный на добродетели супругов, на любви родительской и неограниченном повиновении детей [См.: «Зерцало Благочиния».] — ибо мир в семействах есть мир во граде, по словам древнего Философа.
Их еще смущает принцип, а между тем жизнь уже
сильнее предъявляет над ними свои
права, нежели над людьми прошлого поколения; оттого они часто и шатаются в обе стороны и ничему не могут отдаться всей силой души.